Я ПОКИДАЮ МАЛИНОВКУ

Получаю телеграмму от Елены Ивановны из Кротово: "Есть место воспитателя желательно видеть тебя увольняйся". Но на такие вещи я не была способна – у меня не было ни физических, ни духовных сил. Ну как я могу покинуть свой интернат? Как я могу расстаться с теми, с кем выехала из Ленинграда? Да и больна я сейчас. Это предложение было чем-то для меня совсем нереальным. Но следом за этой телеграммой приходит приказ: "Яковлева К.И. назначается воспитателем Кротовского интерната № 113; приказ районо № 58 от 5/Х 42 г.". Теперь всё выглядело иначе. Приказ есть приказ... Но меня пугает то, что в Кротовском интернате полный развал. Дети там очень трудные, дисциплины в коллективе и взрослых нет, словом, там крайне неорганизованная обстановка. Такие слухи доходили до нас, а слухами земля полнится. Собираюсь быстро, хотя меня и качает в разные стороны. Из Кротово пришла за мной подвода, пара лошадей, и не сани (уже снег выпал), а телега. Одеваю Эдика, помогают все, и сразу ложусь на телегу, одолевает слабость. Одеты мы тепло. Доедем. Итак, прощай Малиновка. Нет, до свиданья…

КРОТОВО

Едем день, вечером остановка в одной деревне, ночуем, и утром опять в путь. Дорога всё время лесом. Дорогу перебежал заяц, в чаще трусливо мелькнул волк. Ну вот, кажется и приехали. Здравствуй, Кротово! Встречают ребята. Они гурьбой стоят на крыльце дома и с любопытством меня рассматривают. Позади них много ребят совсем больших, высокого роста, таких в Малиновке у нас не было. Встречает и Елена Ивановна, и воспитательница Ольга Васильевна Баженова.

Это было раннее морозное утро. Солнце где-то очень низко стояло на горизонте, но удивительно весёлым делало всё вокруг. Да и дома здесь выше, добротнее. И школа больше. Вхожу в комнату директора и сразу ложусь. Ходить не могу, не могу и сидеть, так тяжело скрутила меня болезнь. Входит в комнату Ольга Васильевна – знакомимся. Это она одна "везёт" сейчас две группы. Меня прислали сюда на смену к ней. Болезнь делает меня безучастной ко всему. Только бы скорее лечь, только бы скорее все ушли. Но тут входит очень миловидная женщина в серой куртке, кирзовых сапогах и в голубеньком тёплом платочке на голове. С любопытством тоже смотрит на меня, как бы изучая. Этот взгляд я не забуду никогда. Осматривает меня и... приветливо предлагает лечь в изолятор. Это была Таисия Ивановна Попова – медицинская сестра интерната. Я согласна идти в изолятор, но она меня ведёт не туда, а ведёт куда-то в конец деревни. Там, на отшибе, стояла одинокая изба, в которой жила одна эвакуированная из Ленинграда женщина. Таисия Ивановна вводит меня в избу, укладывает на кровать и поручает этой женщине. Лежу там день, неделю, месяц… мне не лучше. Таисия Ивановна забегает ежедневно. Понемногу болезнь от меня начала отступать. Не знаю, чем меня поили, не помню, чем кормили (да и есть я ничего не могла), но мне становилось лучше… Понемногу стала выходить на воздух. Увидев меня, старушки удивлённо возглашали: "Так ты не умерла? Поди ж ты, какая живучая…"

МОИ КРОТОВСКИЕ МАЛЬЧИКИ

Почти все мои мальчики оказались из "района реки Пряжки". Но сначала ещё раз о Кротово, которое я в день приезда почти не видела. Село это значительно больше Малиновки. И намного больше добротных домов. В одном из таких был размещён интернат № 113. Кроме главного большого корпуса, интернату были выделены дома, где размещались девочки, дошкольная группа, и третий домик занимал детский изолятор. Столовая была рядом с большим домом, работала там приветливая женщина-сибирячка Екатерина Петровна. К работе я приступила сразу после того, как Елена Ивановна познакомила меня со всем интернатом, ну, а главное, представила тридцать моих будущих воспитанников. Долго я не могла различать близнецов Казанских – Витю и Володю: виноват был Витя, а показывали ребята на Володю. Сашу Леонтьева ребята звали не иначе, как Кот, за что, поняла позднее. Был знаменитый Кузя… и многие, многие другие заставляли меня задуматься, как быть, как работать? Постепенно узнаю, что среди них есть и воришки – наберут в огороде морковку, картошку и прячут всё это в печке. Пропадали на кухне в столовой и буханки хлеба. Прозвища господствовали: Акула, Кисель, Кот и прочее… Не могла понять всегда чем-то недовольного Лёню Акулова и других, которых обычно характеризуют словом "трудные". Но у них была прекрасная черта – они были все дружны. Мне предстояло эту дружбу направить на то, чтобы она помогла мне наладить порядок, а не служила бы средством укрывательства плохих поступков товарищей-друзей. Было мне трудновато.

НАША РАБОТА

Работали в этой большой группе в тридцать человек вместе с Ольгой Васильевной. Она, по сравнению со мной, старше и солиднее, с высшим образованием, имеет большой жизненный опыт. В Ленинграде она преподавала в школе русский язык и литературу. С ребятами была ровна, говорила ровным спокойным голосом. Нашим верным помощником стал Коля Макаров. Ему было четырнадцать, и учился он в восьмом классе. Был строгий, серьёзный, и пацаны его слушались. Он помогал по уборке спален (а мы требовали, чтобы постели заправлялись одинаково и красиво!), помогал по заготовке дров – организовывал мальчиков на пилку и колку. Растапливали печи мы сами, взрослые, – всё это было непросто, дрова были сырые, только что из леса. Топить было трудно и опасно. На Колю Макарова равнялись многие – он же с Ольгой Васильевной выпускал стенную газету "Голос интерната", которая была отличным подспорьем в работе. Она выходила регулярно с осени 42-го по инициативе Елены Ивановны. "Печатались" заметки о жизни интерната, давались советы, была и критика, и уголок юмора. Однажды Курзин и Лаврентьев попались на чужой морковке, и сразу в газете появились стихи: "А тут, ребятки, внимания минутку! Расскажу вам сейчас одну шутку. Написано будет шутливо, а на самом деле всё очень тоскливо. Один наш ребёнок, по прозвищу Котёнок, а вернее, просто Кот, решил овощами полакомиться и залез в чужой он огород. К сожаленью, был он не один – был с ним важный господин по фамилии Курзин…" Кончались эти стихи словами: "…Лучше сеть возьмём мы в руки, и на речку всей гурьбой, рыбу сжарим и наварим, будет пир у нас большой… Знаем, что её не крали, а трудились сообща, а окучим всю капусту, будет много и борща… Труд напоит и накормит: свой, конечно, не чужой… Наша жизнь светлее станет на земле, в семье большой… Знает нас товарищ Жданов – он читал от нас письмо – и ребята Ленинграда не должны бросать "пятно"... Эти обличительные стихи Марины Баженовой (дочь Ольги Васильевны) ребята читали с интересом, и узнавали себя. Газета с её материалом имела своё положительное воздействие и помогала нам разоблачать бездельников, грубиянов, врунишек.

ЗИМА 42-43 ГОДА

Эта зима была холодной. С фронта ничего утешительного. Проблема дров здесь опять на первом плане, их здесь нужно вдвое больше, чем в Малиновке. Стол скудный – заваруха утром, кусочек масла, картошка, хлеб, чай. Никаких ленинградских запасов здесь не было уже давно. Бывший директор не оставил в погребе никаких запасов, и Елена Ивановна приняла интернат совершенно к зиме не подготовленным. Не было у них даже своего огорода, как у нас в Малиновке. Ложилась Елена Ивановна не раньше полуночи, а день здесь начинался в 6-7 утра с мысли: "Чем питать сегодня? Завтра? Кого посылать за дровами? Где взять лошадей?" Сельсовет был рядом. Там партийная организация, бухгалтерия колхоза. А без них интернату было бы совсем плохо. Как белки в колесе вертелись с утра Таисия Ивановна и Елена Ивановна. Была у них ещё одна помощница, Мария Яковлевна Грачёва, светлая головушка. Работала она в интернате бухгалтером, но не гнушалась и другой работой. В Ленинграде она работала на Ленфильме, а юмор и энергия были при ней и здесь, и она здорово помогала в ведении всех хозяйственных дел. Она же обладала запасом бодрости, большого количества весёлых анекдотов, шуток, которые в нашей жизни в Кротово были необходимы. Была ещё пионервожатая Мария Марковна. Пожалев её с маленьким ребёнком, Елена Ивановна перетащила в Кротово на работу. Она была нашей правой рукой в воспитательной работе, вносила живую струю и комсомольский задор.

БЛОКАДНЫЙ УЖАС

Где-то в феврале 1943-го, не из газет, а воочию, мы убедились в том, что дети, вывезенные в глубокий тыл – самые счастливые. Как эхо докатилось до нас горе и ужас блокадного Ленинграда. К нам приехала мать Вити Николаева, приехала не одна, а с двухлетним ребёнком. Слушали её и не верили: "Всё бросила, всё… вот этого хотела спасти, а то ведь съели бы его там… Ну, а чтоб другим не достался, то я уже и сама хотела…", – сквозь слёзы выговаривала она последние слова. Эта женщина была уже психически больна на почве голода. Не верилось! Но это был воистину блокадный ужас! Елена Ивановна устроила её в интернат прачкой.

И ещё вспомнила я случай приезда в Малиновку в сентябре 1942 года двух "старых" женщин из Ленинграда. Был холодный пасмурный день сентября, когда к Малиновскому интернату подвезли двух старушек. Что? Кто? Откуда? Сразу сбежались все. В нашей тихой Малиновке случалось это нечасто, и естественно, что приехавшие сразу были окружены всеобщим вниманием. "Здравствуйте, мы к вам… Примете нас? Я к сестрёнке Нине, а я к внуку Витеньке... Что? Не узнаёте нас? Вот, что с нами зима сорок второго сделала…" И обе заплакали. "Уезжали под обстрелом… А как добрались к вам – лучше не спрашивайте…" С трудом Нина Самодумова узнала в одной из этих "старушек" свою сестру Лизу, которой было всего пятнадцать лет. Выглядела она старушкой: морщинистое тёмное лицо без единой кровинки. Страшно было смотреть на её худенькое тело. Двигалась она плохо – кружилась голова. Первое время больше лежала. У неё зимой умерла от голода мать, отец на фронте, она осталась одна. Мы приютили их, кормили. А жила Лиза на квартире у одной женщины. У Лизы было чем заплатить, она привезла "тряпки", а здесь они были в цене. Бабушка Вити тоже устраивается на квартире…

Продолжение следует.