Она, может быть, и не пошла бы на эту торжественную встречу, но как-то так получилось, что на выходные мать забрала Серёжку, а Люська – её подружка-медсестра – принесла сшитое ей платье, которое пролежало у Люськи бог знает сколько времени, и было преподнесено Насте – участковому врачу – как дорогой, своевременный подарок. Новое платье и свободный от дежурства вечер сыграли с ней злую шутку. И сейчас она сидела в огромном зале Дворца культуры, смотрела на празднично убранную сцену, где чествовали лучшую в области женщину-нейрохирурга и вспоминала...

С Галкой они не были подругами, со школы – соперницы. Совершенно разные и по характеру, и по внешности, сходились они лишь в одном: каждая хотела быть первой. В учёбе, в спорте, в общественной жизни. И в любви. Если Настя пела и танцевала, то Галка завоёвывала медаль по спортивной гимнастике, если первая рисовала картины, то вторая ехала на математическую олимпиаду. Настя выигрывала шахматный турнир, Галка писала стихи. И за самого красивого парня в школе, гитариста и хулигана Лёшку, они соперничали долго и упрямо, хотя по большому счёту он был им не нужен. В этом поединке они проигрывали обе. Единственная любовь Лёшки – гитара. И после школы, когда Галка поступила в медицинский институт, Настя сделала то же самое, но в институте их поединок продлился недолго: по семейным обстоятельствам Насте пришлось уйти в академический отпуск. Умер отчим, и мать тяжело заболела. Оглушительные аплодисменты заставили Настю очнуться, она вздрогнула и заставила себя смотреть и слушать.

Голова заболела внезапно и до того сильно, что Настя не сразу узнала Лёшку, того самого Лёшку – непутёвого музыканта, которого она всё-таки заполучила в мужья в отличие от Галки и который совсем оказался не приспособленным к семейной жизни, и она вычеркнула его из неё, не сказав, что беременна. И вот сейчас этот Лёшка, который уехал злой и обиженный, сей миг ослепительно красивый, неузнаваемо изменившийся, уверенный в своей неотразимости, дарил Галке цветы, целовал руку и пел так, как никогда не пел ей, Насте. Значит, он наперекор всем создал свой ансамбль, и сегодня они чествовали женщину-нейрохирурга, которая улыбалась и кланялась со сцены, её заклятую подругу-соперницу Галку, Галину Андреевну Митину.

Голову вновь захлестнула адская боль. Настя вышла в фойе, привычно проглотила обезболивающее. Приступы стали повторяться всё чаще и чаще, и на это уже нельзя было ни обращать внимания. "Врач, а не лечишься", – мысленно упрекнула она себя и тут же поймала на мысли, что давно уже не воспринимает себя как врача. Не её это. А всё Галка. У неё, у Насти, получалось лишь рисовать, только холст и краски приносили ей долгожданное умиротворение: во время работы у неё не болела голова. Картинами была увешана вся её небольшая квартирка, забиты стеллажи в кладовой, а она всё рисовала или, как говорят художники, писала, писала всё: леса, поля, речку, цветы, животных, портреты Серёжки, матери, соседок, а потом дарила или прятала на стеллажи, лишь самые любимые оставались в комнате, молча напоминая, что у неё могла быть другая жизнь. Жизнь, а не соперничество.

В фойе раздался шум, смех, разговоры, Настя резко повернулась: Галка под руку с Лёшкой и высоким черноволосым мужчиной, весело переговариваясь, шли прямо на неё. Они бы непременно столкнулись, если бы не Люська, которая, как чёрт из табакерки, выскочила навстречу троице, и Галка, ахнув, обняла её, и все о чём-то оживленно заговорили.

Уняв бешено стучавшее сердце, Настя вышла на улицу. "Домой, надо домой", – осторожно подумала она и медленно пошла навстречу тихо дремавшему посёлку, к фонарям, которые только усиливали головную боль, к своему уютному домику, к картинам, к своему одиночеству.

Так уж сложилось, что потерявшую сознание Настю нашли и привезли в ту больницу, в которую она хотела меньше всего, так, что сложнейшую операцию ей сделала её бывшая однокурсница, бывшая землячка и главная соперница её жизни Галка Митина, которая эту её жизнь и спасла.

Когда Настя открыла глаза, ей показалось, что лежит на облаке, тело казалось невесомым и чужим, вокруг всё было ослепительно белым, её слегка раскачивало и тошнило, Настя прислушалась: боли не было, и, тихо вздохнув, вновь заснула.

Через неделю она уже улыбалась, держа Серёжку за руку и глядя в его испуганные глаза, более-менее доходчиво объясняла ему, почему у неё исчезла коса, а на голове шапочка из бинтов и еле сдерживала слёзы, представляя, что этого никогда не могло бы быть: ни Серёжки, ни его зеленоватых глазниц, ни осени за окном и даже этой больничной палаты. Ничего. А всё Галка.

А однажды, когда она совсем окрепла и готовилась к выписке, в палату вошли трое: двое мужчин и женщина. Насте показалось, что где-то в дверях появилась Люська, но, видно, просто показалось, потому что всё её внимание было приковано к компании, которая молча стояла у её кровати.

– Привет, – тихо сказал Лёшка, – прости меня.

– И ты меня, – прошептала Настя. _– За Серёжку. _

Он молча кивнул и погладил её вздрагивающие руки, надев на один её безвольный палец кольцо – символ их потерянной семейной жизни. А Галка, профессиональным взглядом осмотрев Настю, насмешливо хмыкнула и, показав на мужчину, стоявшего рядом с ней, сказала:

– Мой муж Кирилл, художник и брат Лёшки. Так что мы с тобой теперь родня, и я этому очень рада.

Она посмотрела на вытянувшее от удивления лицо Насти и расхохоталась, когда засмеялись Лёшка и Кирилл, Настя тоже несмело и неуверенно улыбнулась.

Через полгода в фойе Дома культуры состоялась выставка картин бывшего участкового врача и настоящего молодого художника Насти Перегудовой. Говорят, выставку называли замечательной, а художника – гениальным. Соперничество продолжалось.